Mo приподнял крышку люка, забросил на плечо свой неуклюжий автомат и приступил к спуску.

– Встретимся внизу.

Привычная предусмотрительность не подвела его.

Свернув за угол у разграбленного передвижного выставочного павильона, Джерри неосторожно натолкнулся на отряд «казаков». Конные бенгальцы поигрывали длинными копьями, украшенными разноцветными вымпелами их кланов. На улице им встретился старый еврей. Джерри растерялся, когда еврей бросился прямо к нему.

Длиннобородые копьеносцы в тюрбанах придержали коней в ожидании дальнейших действий Джерри.

Тот обратился к семидесятилетнему старику:

– Полагаю, уже слишком поздно для беседы?

Вдалеке он услышал залп праздничной стрельбы. Бенгальцы повернули коней и галопом поскакали на звук. Таков уж их рефлекс. Если имеется ствол, они должны зарядить его.

Джерри расслабился. С этими бойцами будет иметь дело Mo.

Он вгляделся в дергающееся лицо человека, которого бенгальцы намеревались убить.

– Вы, случаем, не Аучинек?

Аучинек был благодарен хотя бы за то, что его узнали.

– Я был учредителем, – сказал он. – Причем одним из лучших. У меня не было врагов. По крайней мере таких, о которых стоило бы говорить. А потом все это. Есть еще время, чтобы добраться до Иерусалима?

– Сейчас нет, – ответил Джерри.

– А до Лондона? До Уэст-энда?

Джерри не знал, что ответить.

Они медленно двинулись вслед за удалявшимися бенгальцами.

– Это мюзикл, – сказал Аучииек; он приободрился – на свой подобострастный манер. – Он будет длиться вечно, вы уж мне поверьте. Я надеялся возвратиться в Израиль. Вы знаете что-нибудь о политической обстановке? Я неделю провел в погребе.

– Ладно, – сказал Джерри, – кто-то же должен вам сказать. Значит, скажу я. Это был реальный сдвиг. Мир перевернулся с ног на голову. Сейчас порядок только устанавливается.

Аучинек просиял.

– Самое время для нового мюзикла. – Он был доволен собой. – Напомните, чтобы я не забыл угостить вас выпивкой. Для Бродвея это естественно.

– Именно это я и пытаюсь сказать, – кивнул Джерри.

8

Черное, коричневое и белое

– И как же ты назовешь это время?

Голос Таффи звучал отчужденно и раздраженно. В своем свободном зеленом костюме он походил на надменного норманнского аббата. Он вышел из тени синагоги на Принслет-стрит, скользнул в старинный шепчущий Дом гугенотов и закрыл за собой раздвигающиеся двери.

Джерри был в ярости:

– Ты представляешь себе, сколько нужно предпринять обходных маневров, чтобы добраться из Манчестера…

Патологоанатом министерства внутренних дел терпеть не мог технических подробностей. Он прошелестел мимо гостя и поднялся на хоры по прогнившим деревянным ступеням, освещая себе путь старым велосипедным фонариком. Скрип и потрескивание досок отзывались эхом – крики давно умерших людей, обнаженных теней, скрежет и стон распиливаемых костей.

– Боль, Господи. – Таффи очнулся. С привычно решительным видом он раскрыл чемоданчик, достал оттуда перчатки и натянул их. – Однажды патологоанатом…

Он – все, что осталось от министерства внутренних дел. Скоро он выйдет в отставку и уедет в Сент-Леонардс-он-Си; у него есть договор аренды небольшой местной кондитерской и табачной лавки. Его жена не одобряла идею открытия букинистического отдела и даже чего-то вроде библиотеки, где обычно пользуются спросом видеокассеты. Она уже отвергла разработанную им серьезную, в духе Морриса [56] , схему налаживания доставки газет. Он как-то сказал Джерри: «Бывает, ее отталкивает моя ностальгия. Должен признаться, это не лучшая сторона моей натуры».

Неожиданно Таффи почесал щеку. Он был дьявольски гладко выбрит. Римский патриций, вождь ирокезов. Бенедиктинец-реформатор. Пуританин вроде Мильтона [57] , отличающийся беспринципным любопытством. Его суровые очки блестят в свете раннего утра, пронизывая слой пыли.

– Вот здесь они проводили операции, – сказал Таффи. – Естественно, без наркоза. Быстрота плюс немного удачи. А вот тут стояли ткацкие станки. – Он прислушался. – Чей-то голос?

– Гас Элен, – ответил Джерри, – а может, Джордж Формби.

Слезы дождевыми струями текли по его щекам.

Чистое, сентиментальное сопрано, слишком похожее на Герти Лоуренс, чтобы звучать в настоящем мюзик-холле, пропело куплет, исполненный бодрой насмешки.

Конечно же, это была Уна. Одетая на манер красотки из Уэст-Энда, она поджидала их под навесом. Под мышкой – старое широкое пальто, в другой руке зажат мундштук с тлеющей «Житан».

– Никто не помнит старые добрые времена, – проговорила она. – За убийствами и злодеяниями стоят большие деньги. Потому-то «Суини Тодд» всегда шел успешнее, чем «Нелл со Старой Друри» [58] . Во всяком случае, в провинции.

Она элегантной походкой приблизилась к Джерри и обняла его – Уна лишь немного уступала ему в росте.

– Ах, я даже не знаю о тебе ничего! Милый маленький дрочила! – Вспомнив о правилах приличия, она сделала шаг назад. – Простите, полковник Синклер. Боюсь, как всегда, дела.

Синклер презирал подобного рода формальности. По ним он судил о людях.

– Не стоит. Честное слово, – твердо сказал он тоном энергичного епископа, для которого правда превыше всего.

– Шолом, – сказал Джерри. – Шолом. Шолом.

Уна улыбнулась:

– Никак, ты теперь по три раза повторяешь? – Она приподняла шляпу, чтобы скрыть смятение.

– Боль. – Синклер дотронулся языком до доживающего последние дни зуба. – Это сделает боль.

Изнутри скрипящего строения, из-за ненадежных досок неожиданно донеслись звуки молитвы, отдаленное пение хора.

– Дом с привидениями, – сказала Уна. – Призраков здесь как в аду.

– Боль, – твердо повторил Синклер.

Джерри поспешно взглянул на запыленное оконное стекло и испытал облегчение, когда увидел свое отражение.

– Просто удивительно, как ни одно из них не разбилось, – заметил он. – Как ты думаешь, они на такое и были рассчитаны?

Синклер посмотрел на часы.

– Полагаю, я много сделал уже тем, что явился сюда. Мне нужно посоветоваться с одним человеком насчет купола. Так что я лучше поеду.

– Такси? – Уна достала сотовый телефон.

Синклер покачал головой.

– Я приехал на своей машине.

Джерри чувствовал нарастающую тревогу.